Страхи казахстанцев связаны с экономикой

В конце 2016 года первое место в рейтинге страхов казахстанцев заняли безработица и обнищание, обогнав опасения террористических актов и беззакония вкупе с коррупцией. Такие выводы сделали социологи центра социальных и политических исследований «Стратегия» по итогам проведенного соцопроса.

О страхах и опасениях казахстанцев мы поговорили с президентом центра «Стратегия» Гульмирой Илеуовой. И, надо сказать, что её выводы оказались в чем-то для нас неожиданными.

– Гульмира, в одном из своих интервью вы расставили по ранжиру факторы, больше всего тревожащие сегодня казахстанцев. На первом месте оказалась «угроза резкого обнищания», которую отметили 92% опрошенных. В целом картинка получилась тревожной, однако в том материале не было динамики и сопоставления, вы только сказали, что уровень тревожности сильно повысился. Но 92% это много или мало? Какова «норма»? И сколько было, скажем, в 2006 или ещё каком-то году?

– Говоря о тревожности, я как раз и имела в виду, что увеличились проценты наполняемости показателей угроз или опасений. С этой точки зрения я и говорю о повышенном уровне тревожности. До этого подобное исследование мы проводили в 2013 году, и тогда этот показатель был 80%, поэтому 92% это очень высокий показатель.

Если сравнить эти два исследования, то в 2013 году, по нашим данным, больше всего опасались коррупции и беззакония – 80,6%, а ещё аварий на транспорте и производствах – 80,2%. В конце же 2016 года на первое место вышла именно экономика. Безработица, обнищание и экономический кризис – причины главных страхов и опасений казахстанцев.

Рейтинг опасений 2016 года изменился и в части страхов террористических актов, которые заметно повлияли на оценки населения.

Мы это напрямую связываем с событиями в Актобе и в Алматы в 2016 году. Коррупция и беззаконие тоже вызывают опасения у населения, но в рейтинге они ушли на третье место.

– Какой из этого следует вывод? Люди стали больше бояться остаться без средств к существованию?

– С одной стороны, изменилась экономическая ситуация. Она ухудшилась, и в связи с этим напряжение возросло. Поэтому коррупция и беззаконие уступили первое место экономическим страхам. С другой стороны, та борьба с коррупцией, которая развернулась в стране, влияет на снижение страхов по поводу этой темы.

Кстати, мы ещё несколько иначе спрашивали наших респондентов об уровне тревожности, который связан с оценкой состояния безопасности и правопорядка. Например, вопросы такие были: опасаетесь ли вы ходить по ночам? считаете ли вы безопасным ваш район, место проживания?

Сопоставив ответы на эти вопросы с более ранними данными, мы можем сказать, что ситуация, в принципе, нормальная, спокойная. То есть большинство населения говорит, что состояние безопасности их устраивает, и им достаточно комфортно проживать в своих районах. Но есть и те, у кого мы выявили достаточно высокий уровень тревожности по этому поводу. Это наиболее незащищенные слои населения – женщины и люди старших возрастных групп, и те, кто проживает на территории меньше трёх лет, то есть новоприбывшие граждане. Именно среди этих категорий больше процент тех, кто говорил, что они не чувствуют себе в безопасности.

То есть, с одной стороны уровень тревожности, как таковой, вырос по разным направлениям, в том числе, в связи с ухудшением экономической ситуации, и в то же время люди оценивают своё ощущение проживания в Казахстане по месту жительства как стабильное.

– А как, согласно опросам вашего центра, реагируют казахстанцы на усиление угроз? Каковы основные методы (технологии) выживания? Или люди просто обвиняют в происходящем власти, а сами ничего не предпринимают?

– Если мы говорим о террористических актах, то обычно происходит всплеск страха перед ними, как это было в 2016 году, когда мы говорили о непосредственных угрозах свершения терактов. Но с течением времени уровень этого страха падает.

Ещё очень чётко заметно региональное различие в оценках между теми людьми, кто оказался непосредственно в месте, где случился террористический акт, и теми, кого эта беда коснулась только в виде информационной волны, напрямую их не затронув. То есть этот страх ситуативный, постоянного напряжения в обществе по этому поводу нет.

Если же мы говорим о социально-экономических проблемах, то имеется массовый страх перед обнищанием, ухудшением и снижением уровня и качества жизни. Много людей, участвовавших в наших исследованиях, жаловались, что не могут провести отпуск так, как хотелось бы, не в состоянии жить на более комфортном уровне.

Если говорить о выживании, то я бы сказала, что люди в Казахстане могут и умеют адаптироваться к ситуации. Например, у нас в исследованиях есть два таких вопроса: на кого вы больше всего надеетесь, думая о возможном ухудшении ситуации? и что вы делаете в случае ухудшения социально-экономической ситуации?

Мы заметили, и это хорошая особенность казахстанцев, которая стала заметно проявляться, наверное, в середине 2000-х годов, что большинство людей, где-то до 60%, отвечая на первый вопрос говорит, что они надеются только на самих себя. Потом уже идёт ответ, что на государственные органы, на Бога или на поддержку каких-то высших сил. Примерно такая иерархия ответов на эти вопросы. И эта картина не меняется.

Сегодня мы видим, что значительное число населения отвечает на ухудшение ситуации, связанной со снижением доходов, и потерей работы, тем, что пытается каким-то образом повысить своё материальное положение, найти дополнительные источники заработка, сменить профессию, но надеется только на себя. Есть и те, кто надеется на родственников в ожидании того, что ситуация улучшится. То есть один член семьи более активно пытается работать, зарабатывать, пока другой член семьи, потерявший работу, находится в её поисках. Такие стратегии у нас очень развиты.

– Как вы считаете, почему в Казахстане люди предпочитают надеется на себя, а не на государство?

– На мой взгляд, это результат той шоковой терапии, которая была проведена в 90-е годы прошлого века, когда произошел резкий переход от советского государства, довольно сильно социально ориентированного, к почти полному отказу государства от социальных обязательств и поддержки населения. Позже государство вернулось к исполнению социальных обязательств, но уже не в тех объёмах, что были при советской власти. Эта шоковая терапия сильно изменила установки населения.

– А как социологи оценивают усиление протестных настроений в стране, по тому же земельному вопросу или корректировке 26-й статьи Конституции Казахстана? Что это, новая революционная волна или просто выпускание пара? Смогли ли власти, отказавшись от своих первоначальных планов, утихомирить общество или только временное затишье?

– Я считаю, что смогли утихомирить, имея в виду прежде всего президента, который, возможно, этого не хотел делать, но тем не менее завернул поправки в Конституцию по земельному вопросу. Его понимание кризисности возникшей ситуации сыграло положительно на стабилизации общественных настроений.

Что касается усиления протестных настроений, о котором Вы спрашиваете, то, скорее, речь идёт о росте социальной напряженности, который мы и фиксируем в последнее время. Конечно, наличие выступлений по земельному вопросу в четырёх точках – Семипалатинске, Актобе, Атырау, Кзылорде – это достаточно остро для Казахстана в смысле количества точек локализации, но ростом протестных настроений я бы их не назвала. Мне кажется, это не тот случай, не та тема, которую я могла бы оценивать, как рост протеста, или то, что способствовало бы его росту.

Мы постоянно делаем замеры и социальной напряженности, и протестности, и выводим оценки конфликтности по отдельным сегментам, поэтому я придерживаюсь того мнения, что для в Казахстане настроения недовольства, неудовлетворенности связаны, как правило, с социально-экономической ситуацией, и имеющиеся конфликты говорят о том, что проблемы есть, и их надо решать. Но пока протесты как бы целевые, они проходят по какому-то поводу, и как только проблема решается, или по ней начинаются какие-то движения, то конфликт снимается.

С поправки о собственности на землю, которые предлагали внести в Конституцию, получилось таким же образом: завернули проект и конфликт разрешился. Поэтому я бы не стала говорить о новой революционной волне.

– Но возмущение было очень сильным, и акции протеста прошли в разных регионах страны, пусть и не очень массовые.

– Я думаю, это случилось из-за госорганов, которые проводят, по моему мнению, не очень грамотную информационно-разъяснительную политику. Они действуют зачастую постфактум, а не превентивно. Вводя какие-то изменения, предлагая реформы, они не систематически подходят к описанию того, что хотят сделать, а пропагандистки. И, получая в качестве обратной реакции протест, стихийный, не структурированный, скорее эмоциональный, государство отступает. Сегодня у нас сложилась именно такая форма взаимодействия между госорганами и населением. Она не очень хорошая, потому что не институциональна, мы же не понимаем даже, кто говорит с той стороны, кто участники митингов.

– Можно ли это рассматривать как выпускание пара?

– Конечно, но клапан открыли не специально, чтобы стравить социальное напряжение. Я думаю, что это произошло случайно из-за некачественной, повторюсь, работы госорганов.

Ещё этот стихийный выход, и всё-таки массовый для нашей страны, оказал влияние на оценки деятельности государства, государственных органов. Но, как мне кажется, информационная политика властей при этом пока ещё недостаточно изменилась. Вернее, она начала меняться: я вижу, что появились на ТВ различные социальные ролики – о медицинском социальном страховании, например, идёт информирование, но в достаточном ли объёме?

Работа с населением должна быть постоянной, отслеживание и замеры общественного настроения должны проводиться регулярно, чтобы понимать уровень информированности населения о планах власти. И не только информированности, но и поддержки. Поэтому сложно сказать, случилось ли в Казахстане временное затишье. Опять же, все связано с тем, насколько грамотно разъяснят власти населению свои планы, и что перевесит – её доводы или людей, которые имеют свою интерпретацию действий госорганов.

– В своих интервью вы говорили, что национальный фактор и межнациональные отношения в Казахстане не могут стать причиной серьёзного ухудшения внутриполитической ситуации. А что тогда, по-вашему мнению, может стать «черным лебедем»?

– «Чёрный лебедь» на то и «черный лебедь», что никто не знает, что, где и когда вдруг рванет. В последний раз в Казахстане «подорвались» на теме, связанной с земельными вопросами. Хотя пакет документов был принят ещё осенью 2015 года в рамках программы «Сто шагов» прежним составом Мажилиса. И все было тихо, мирно. А потом бац, и случились протесты.

По поводу национального фактора и межнациональных отношений. Считаю, что проблема межэтнических отношений в Казахстане – это проблема социальная, которую у нас политизировали, о чём я уже неоднократно говорила.

То есть выдвижение межнационального согласия в качестве идеологического концепта стало причиной того, что оно стало относиться к политике, поэтому у нас к нему достаточно своеобразное отношение. Конечно, с таким сложным составом населения, как в Казахстане, и значение межнациональному согласию придается большое. Но я не вижу сейчас каких-то рисков с этой стороны для ухудшения во внутриполитической сфере. Всё-таки люди у нас давно научились жить мирно и корректно в таком сложном обществе, как наше.

– То есть вы полагаете, что националистических настроений в Казахстане нет?

– Бытовой национализм, конечно, присутствует. Когда мы проводим исследования, нам рассказывают о случаях, когда на бытовой почве происходят конфликты. Они не редкость, и каждый раз решаются по-разному, иногда люди даже принимают решение об отъезде из страны. Но мне все же кажется, что национальный вопрос в нашей стране – это как тема с долларом: когда нужно, то ею активно спекулируют, а потом она опять затухает.

А деятельность сил, которые у нас называются националистическими, присутствует больше и чаще только в «Фейсбуке». Потому что, когда мы проводим в публичном поле исследование, то выясняется, что для населения этот дискурс оказывается далеко на периферии общественного обсуждения. Поэтому я считаю, что в Казахстане национальную тему вряд ли можно раскачать, во всяком случае в ближайшее время.

– Последние протесты, которые прошли в России, принято называть молодежными. Никто не ожидал, что столько молодых людей неожиданно выйдет на улицу. Сейчас социологи активно обсуждают, почему это случилось. Есть мнение, что молодежь таким образом выразила появившийся в обществе запрос на справедливость, мол, нет социальных лифтов, перспектив, равных конкурентных условий. А как вы оцениваете ситуацию в этом плане в Казахстане?

– Я вообще стараюсь не экстраполировать на Казахстан выводы, к которым приходят в России, потому что очевидно, что у нас своя специфика. Например, у нас нет такого поколенческого разрыва, как в России, наши старшие поколения не поражены постимперским синдромом, у нас другой внутристрановой дискурс.

Поясню. Например, у нас одинаково смотрят и взрослые, и молодежь на получение хорошего образования, на то, что является статусным, на то, что является важным, ценным. И потом наша молодежь воспитывается в условиях более или менее стабильного Казахстана, поэтому она потеряла часть своей максималистской энергетики, хотя её ещё, конечно, достаточно много, как и запросов.

Мы проводили сравнительно недавно исследования молодежной среды и выяснили, что в ней есть другие проблемы, чем в России. Я не могу подробно рассказать об этом исследовании, но могу сказать, что несмотря на то, что на молодежь пытаются навешать ярлык опасной социальной группы с точки зрения религиозного экстремизма, казахстанская молодежь достаточна лояльна к властям.

Я внимательно смотрю, как обсуждают молодежные протесты в российской социологической среде. И, на мой взгляд, то, что социологи пропустили такую вызревшую силу – большой вызов для них. Хотя, конечно, требует пристального изучения и манипуляция с помощью информационных технологий.

– В одном из интервью вы сказали, что в целом в обществе борьбу с коррупцией воспринимают положительно, тогда как, по мнению тех же чиновников, происходящее в стране есть политическая кампания, от которой вреда больше, чем пользы. По результатам опросов общественного мнения борьба с коррупцией влияет на поддержку властей со стороны граждан? И как эта поддержка проявляется, если она конечно есть?

– Тема коррупции присутствует рядом с нами всегда, это болезнь, о которой актуально говорить в любое время. Исследования по этой теме мы проводим часто. И могу сказать, что само это понятие трактуется у нас очень широко: это и непосредственно вымогательство взятки, и само мздоимство, или если кто грубо поговорил с посетителем или некомпетентно ответил. Поэтому, когда проводим исследования, сложно отстроить конкретное отношение к непосредственной коррупционной деятельности. И я думаю, это не только казахстанский феномен.

Как аналитик, считаю, что использование темы борьбы с коррупцией только в качестве аргументов в информационных войнах, битве кланов это не очень хорошо, потому что государственный аппарат в большом напряжении, с ним становится тяжело работать со многих точек зрения. Скорость принятия решений, недоверие, напряжение – это нехорошая атмосфера для эффективной работы.

Но для населения случаи больших посадок – это указание на то, что нет таких персон, которые не могут быть наказаны за коррупционные деяния. Это в целом каким-то образом конструирует правовое поведение население.

И ещё, это не совсем подтвержденная гипотеза, но когда мы проводим исследование и приводим в качестве факта борьбы с коррупцией посадку премьер-министра, например, то видим снижение остроты восприятия коррупции в качестве главной проблемы.

Кстати, тут любопытно сравнение с Россией, где ни одно очень громкое дело в рамках борьбы с коррупцией не было доведено до конца в смысле посадок. Недавно проводили исследование, в ходе которого нам прямо говорили, что вот в России по делу о коррупции в Минобороне (дело против Анатолия Сердюкова, когда в Минобороне и связанных с ним коммерческих структурах («Оборонсервисе») были обнаружены многомиллионные хищения – ред.) никого не посадили, а у нас всех сажают, даже премьер-министра. Примерно такой аргумент работает при оценке борьбы с коррупцией. С этой точки зрения население видит эту борьбу и для себя её фиксирует в качестве некоего направления в государственной политике.

– Спасибо за интервью.

Подробнее о результатах исследования «Что тревожит казахстанцев сегодня» можно прочитать на сайте центра «Стратегия».